Химически точные чувства

«Ну и что! – воскликнут шестидесятники и сценаристы голливудских антиутопий. – Зато машина не может чувствовать, обладать интуицией и вообще…»

Что касается «вообще» – это вопрос к сказочникам и теологам, а вот по поводу эмоций и интуиции нужно разобраться, конечно.

Что такое эмоции – положительные и отрицательные – любовь, ненависть, страх, ярость, радость, печаль и так далее? Для чего они возникли в результате эволюции? Очень просто. Эмоции – это кнут и пряник для организма. Обратная связь, как говорят кибернетики. Стимулы, как говорят психологи и биологи. Единственные наши стимулы в этой жизни, других нет. Человек, как свободная, самостоятельно принимающая решения система, перемещается по жизни, а эмоции направляют его движение, как стенки коридорчика направляют таракана на тараканьих бегах.

Эмоции, чувства – одно из следствий общефизических законов сохранения на уровне биологии и биохимии. Если зверь занимается сексом, значит, его действия направлены на сохранение вида и за это ему приятно – это положительный эмоциональный стимул. Если зверь ранен, ему за это больно, боль – просто сигнал о каких‑то разрушениях в системе. Не зря медики называют боль сторожевым псом организма.

Мы давно уже не скачем по веткам, но биохимия в организме осталась прежней, и потому цели организма те же – любить и быть любимыми (потому что половое размножение), лидировать в иерархии (потому что стадное животное), вкусно есть и сладко спать… Только у разумных животных все их животные устремления прикрыты легким флером социальности. То есть слов. О долге, чести, работе, смысле жизни…

Конечно, чувств и эмоций у искусственного интеллекта не будет. Просто потому, что у машины другое устройство, не биохимическое. Ведь чувства и эмоции – не более чем сложный комплекс сложных веществ, растворенный в крови. У искусственного интеллекта будет не биохимическая обратная связь с миром. У нее будут другие внутренние стимулы – электронные сигналы. Не менее значимые для машины, чем для нас наш адреналин. Вот вам и ответ на рассуждения о том, что машина не может чувствовать. Биохимически не может, но электронная обратная связь с миром у искусственного интеллекта, конечно, будет.

Кстати, раз уж речь зашла о чувствах и эмоциях… Лет 15 назад в России был изобретен легкий наркотик, не вызывающий привыкания и не причиняющий вреда организму. «Наркотик» был слабенький – его действие напоминало действие бокала шампанского, то есть он вызывал легкую эйфорию и веселье, и под определение наркотика он, собственно говоря, не подходил. Наркотик – вещество, вызывающее физиологическое или психологическое привыкание и разрушающее организм или психосферу человека. Этот «наркотик» организм не разрушал и привыкания не вызывал. Изобрел такую замечательную штуку доктор биологических наук, профессор Виталий Шестаков, руководитель научно‑учебного центра проблем жизнедеятельности человека РАН. Это был комплекс нейропептидов.

Профессор Шестаков долгие годы занимается тем, что выделяет из крови эмоции. Желания. Стремления. Чувства. В чистом химическом виде. Ощущения порождаются особыми веществами, которые вырабатывает и выбрасывает в кровь мозг. Одно вещество отвечает за гнев, другое за вспышку озарения, третье за чувство любви. Если из крови донора выделить «приподнятое состояние духа» и ввести уставшему реципиенту, тот почувствует прилив бодрости… Это если объяснять просто, не вдаваясь в биохимические подробности.

В реальности же все сложнее. За всплески чувств и разгул эмоции отвечают две большие группы веществ – гормоны и нейропептиды. Медицине давно известно: с гормонами шутки плохи, недаром их содержание в противозачаточных пилюлях фармацевты так усердно стараются понизить. А вот нейропептиды совершенно безопасны. К тому же эволюционно они произошли раньше гормонов, и, соответственно, более универсальны. Скажем, некоторые нейропептиды животных химически аналогичны нейропептидам человека. Это удобно: не обязательно в качестве донора использовать человека, можно взять курицу. О том, как возбудить в курице нужное чувство, чуть ниже…

Сложности еще заключаются в том, что нейропептидов десятки тысяч! Из них хорошо изучены и описаны не более сотни Скажем, известно, что вазопрессин активизирует память, люлиберин половое влечение… Кроме того, за одно ощущение или эмоцию отвечает целый спектр разных нейропептидов. Симфонию тонких чувств не сыграть на одной ноте.

Шестаков загоняет доноров‑добровольцев в 12 разных стандартизованных состояний, вызывающих, соответственно «стандартизованные» чувства. Потом берет у них кровь, гамма‑излучением уничтожает ненужные гормоны, и остается набор нужных пептидов. Что это за пептиды, не всегда даже известно. Но ясно, что если человек три дня не спал, то в его крови повышена концентрация пептидов, отвечающих за острое желание уснуть.

И если теперь сыворотку с этими пептидами ввести человеку с бессонницей, он быстро отрубится.

Если донор долгое время напрягал слух, глухой реципиент с поражением ушного нерва после введения ему донорских пептидов некоторое время будет слышать. А после курса инъекций можно существенно поправить слух. (Нейропептиды помогают восстановлению нервной ткани.) Так можно лечить глухоту. И ДЦП. И бессонницу. И импотенцию.

Кстати, насчет импотенции… Более всего повезло тем добровольцам‑донорам, которые нарабатывают пептиды сексуального желания. Шестаков заставляет их после длительного сексуального воздержания смотреть порнографию. И платит за это деньги! Зато потом извлеченные из этих героев нейропептиды очень помогают больным импотенцией.

Некоторых доноров Шестаков заставляет жрать. Не кушать интеллигентно, а именно переедать – так, чтобы больше не лезло. А потом выделенные из крови «нейропептиды сытости» вводят тем, кому надо похудеть, чтобы голод не мучил.

Вы можете спросить, а зачем нужны доноры, не проще ли делать нужные пептиды на фармацевтической фабрике? Теоретически, да. Но в реальности… Допустим, спектрометрия показывает, что в сыворотке крови добровольца 40 всплесков на графике, то есть повышена концентрация каких‑то сорока пептидов. Из них с помощью биотестов и иммунофоретического метода точно определяются лишь несколько. А остальные могут быть просто неизвестны науке. Их надо выделять и исследовать отдельно. Это работа на долгие годы. Она рано или поздно будет сделана. А пока проще использовать донорские сыворотки, не разбираясь, чего там намешано.

Вот пример. Существует дорогой швейцарский препарат против бессонницы. В нем присутствует пептид, который называется «дельта сна». Швейцарское лекарство действует на 50% больных. А шестаковский препарат, полученный из донорской крови, действует в 90% случаев. Почему? Потому что у швейцарцев в препарате только один изученный пептид. А у Шестакова целый комплекс неизученных пептидов из крови человека – их там десятки. Когда Шестаков выделил из своей сыворотки в чистом виде «дельта сна», убрав остальное, он обнаружил, что эффективность сыворотки упала до швейцарских 50%. То есть работает именно комплекс пока неизвестных науке нейропептидов.

Вот когда теоретическая наука изучит все пептиды – какое вещество за что отвечает, – можно будет не использовать добровольцев и животных, а действительно включить фабричный синтез. И начать просто по сводным таблицам составлять различные комбинации ощущений – для лечения, развлечения…

А пока даже не нужно знать все 30 или 40 пептидов, отвечающих за какое‑то чувство. Достаточно грамотно выделить из крови половину. Эффективность, конечно, будет чуть ниже, но это можно компенсировать дозой. Тут главное не напортачить, ведь пептидный набор очень сложен. В нем могут быть как совсем ненужные, балластные пептиды, так и очень нужные взаимосвязанные пептиды – активаторы и ингибиторы. И не дай бог один убрать, потому что у пептидов между собой очень сложные взаимодействия, они должны поступать в организм вместе, чтобы там начать реагировать…

В последние годы лаборатория Шестакова постепенно переходит от доноров‑людей на доноров‑животных. Животных подвергают нагрузке, стрессу и получают сыворотку… Ученые, например, получают уникальное сырье от кур, которых забивают на птицефабриках. Сегодня кровь этих кур просто выбрасывается. А из нее, оказывается, можно делать сыворотку. Выяснилось, что куриными нейропептидами можно успешно лечить нервные патологии: ДЦП, болезнь Паркинсона, эпилепсию. При Паркинсоне пропадает тремор, улучшается походка больного… На сегодня нейропептидные опыты – единственный реальный способ лечения болезни Паркинсона и ДЦП. От ДЦП помогает сыворотка, которая получена от донора после определенной физической нагрузки с включением нервно‑мышечной системы, когда оптимизируется работа нервов и мышц.

Возникает вопрос: а почему больным людям помогают пептиды предсмертного стресса курицы? А потому что предсмертный стресс организма направлен на выживаемость, на мобилизацию всех сил. Курица не хочет погибать, ее организм сопротивляется. Вот это сопротивление, эту мотивацию к жизни и выделяют ученые из крови.

На порядок более сложная задача – выделить из крови сложное комбинированное чувство, скажем, светлую грусть. Показать донору спектакль грустный, добиться у человека эмоций, потом выделить их из крови в чистом виде, изучить химическую формулу, производить на фармацевтической фабрике. И продавать.

Например, для того, чтобы облегчить задачу режиссерам‑сценаристам и прочим делателям искусства! То они корпели дедовским способом, а теперь чувства добрые лирой уже можно не пробуждать, а просто покупать в аптеке, чтобы зря не корячиться. Это же эпоха управляемых чувств!.. А еще можно химию совмещать с традиционными жанрами: инженеры сейчас пытаются придумать стереокино совмещенное с запахами, а тут сразу в кинозале в нужный момент распыляешь не просто нужный аромат, но и с примесью нейропептида веселья или грусти – и все в нужном месте смеются. Или рыдают.

Нейропептидный увеселитель – аналог алкоголя – Шестаков на излете советской власти выделил. Но потом работы в этом направлении заглохли, появились другие интересы.

Нейропептиды вырабатываются во многих тканях организма: в кишечнике, в мозгу, в сердечной мышце, в стекловидном теле глаза. Их много, поэтому, исследуя любую ткань, можно открыть какой‑нибудь пептид… Есть пептиды стабильные, а есть короткоживущие, которые существуют буквально доли секунд и распадаются. Предполагается, что именно короткоживущие пептиды представляют из себя наибольший интерес, именно они отвечают за внезапные озарения, новые идеи. Эту гипотезу отчасти подтверждает эксперимент с шахматистами. В стрессовой ситуации игры у них брали кровь, из которой сделали сыворотку. А в следующих играх им эта сыворотка вводилась, и тренер наблюдал, как после укола у некоторых шахматистов наблюдалось новое решение шахматной задачи.

Пептидный допинг помогает не только шахматистам, но и другим спортсменам. Чем, кстати, Шестаков одно время при советской власти и занимался. Он работал с боксерами, гимнастами… Удобно – нейропептид не ловится никаким анализом и формально допингом не является. Нейропептиды удобны еще и тем, что вводить их можно не только уколом, но и ректально в виде свечей, в виде спрея в нос, перорально – в виде таблетки под язык…

В начале девяностых наши боксеры поехали в Америку на Игры доброй воли. До соревнований Шестаков с ними целый год работал. Он получил сомнагенный и миогенный активатор. Сомнагенный нейропептид спортсменам дали в самолете перорально, чтобы выспались. А после приземления они получили миогенный активатор. И в период адаптации и акклиматизации их тоже подкармливали нейропептидами.

Кроме того, прямо во время боя – в перерывах между раундами – врач давал препарат тренеру, а тот совал боксерам в нос ватные тампоны с шестаковским активатором. Профессор Шестаков в это время был в Москве, сидел перед телевизором и видел, как один из боксеров рукой отмахнулся и бросил тренеру: «Да мне не надо, я на ночь принимал». Использованные тампоны тренер засовывал к себе в карман. Однако один или два тампона у него из кармана выпали. Американцы потом их подобрали и сдали на анализ, который показал, что на тампоне какой‑то белок. Точнее не смогли определить, а для того, чтобы уличить спортсмена в допинге, нужно указать, какой именно препарат он принимал.

Поэтому результаты тех соревнований американцам пришлось зачесть. По прогнозам спортивных специалистов наши тогда должны были взять порядка 3–5 медалей, а они взяли 18! Ясно, что на допинге. Но не пойман – не вор…

Еще Шестаков экспериментировал с прыгунами. Прыгун делал контрольный прыжок, потом принимал препарат и делал второй прыжок. В среднем результат улучшался на пять сантиметров. Нейропептидные стимуляторы хорошо показали себя во многих видах спорта. Вот только с фигурным катанием у Шестакова отчего‑то вышла промашка. Сначала результаты росли, а потом вдруг последовал спад. Загадка. Или ошибка в постановке эксперимента. Должно было сработать!

А может, это как раз и было то самое Исключение из Правил, о котором я писал в одной из глав.